Наверное, нигде, кроме Англии, так не развита поэзия нонсенса и абсурда. Это абсолютно уникальное явление в литературе. За кажущейся простотой и наивностью стихов скрывается глубокий смысл, ирония, а порой и сарказм. Собственно, за это её так и любят))))

Песни и баллады XVI – XVII веков
Песни и баллады XVI – XVII веков
Песня Тома из Бедлама
От безумных буйных бесов,
И от сглазу и от порчи,
От лесных страшил, от совиных крыл,
От трясучки и от корчи –
Сохрани вас ангел звездный,
Надзиратель грозный неба,
Чтобы вы потом не брели, как Том,
По дорогам, клянча хлеба.

Так подайте хоть сухой ломоть,
Хоть какой-нибудь одежки!
Подойди, сестра, погляди – с утра
Бедный Том не ел ни крошки.

Из двух дюжин лет я прожил
Трижды десять в помраченье,
А из трех десьти сорок лет почти
Пребывал я в заточенье –
Среди рыцарей Бедлама
На соломенной постели,
Где ключи звенят и бичи свистят
Мелодично, как свирели.

Так подайте хоть сухой ломоть,
Хоть какой-нибудь одежки!
Подойди, сестра, погляди – с утра
Бедный Том не ел ни крошки.

Белены ли я объелся
Иль о девке замечтался –
Только вышло так, что я впал во мрак
И в рассудке помешался.
Целый год не спал от горя,
Сторожил свои пожитки,
А когда заснул, негодяй Амур
Обобрал меня до нитки.

Так подайте хоть сухой ломоть,
Хоть какой-нибудь одежки!
Подойди, сестра, погляди – с утра
Бедный Том не ел ни крошки.

С той поры я стал бродягой –
Нету повести плачевней,
Мне дремучий бор – постоялый двор,
Придорожный куст – харчевня.
У меня луна в подружках,
Обнимаюсь только с нею;
Кличет сыч в лесах, и на небесах
Реют огненные Змеи.

Так подайте хоть сухой ломоть,
Хоть какой-нибудь одежки!
Подойди, сестра, погляди – с утра
Бедный Том не ел ни крошки.

Разве только с голодухи,
Если станет слишком туго,
Я стащу гуська – или петушка
Разлучу его с супругой.
Я ночую на кладбище,
Не боюсь я злого духа.
Мне страшней стократ, коли невпопад
Зарычит пустое брюхо.

Так подайте хоть сухой ломоть,
Хоть какой-нибудь одежки!
Подойди, сестра, погляди – с утра
Бедный Том не ел ни крошки.

Я мудрее Аполлона,
Ибо я взираю ночью
На игру светил, их возню и пыл,
Вижу тайны их воочью.
Рожки светлые Диана
Клонит к Пастуху на ложе,
И звезда любви Кузнецу свои
Наставляет рожки тоже.

Так подайте хоть сухой ломоть,
Хоть какой-нибудь одежки!
Подойди, сестра, погляди – с утра
Бедный Том не ел ни крошки.

Я с цыганами не знаюсь,
Сторонюсь лихих смутьянов,
Не терплю на дух окаянных шлюх
И буянов-горлопанов.
Девы нежные, не бойтесь
Приласкать беднягу Тома –
Он куда смирней и притом скромней
Хуторского дуболома.

Так подайте хоть сухой ломоть,
Хоть какой-нибудь одежки!
Подойди, сестра, погляди – с утра
Бедный Том не ел ни крошки.

Я веду фантазий войско
Воевать моря и земли,
На шальном коне я скачу во сне,
Меч пылающий подъемля.
Приглашение к турниру
Мне прислала королева:
До неё езды – три косых версты,
За Луной свернуть налево.

Так подайте хоть сухой ломоть,
Хоть какой-нибудь одежки!
Подойди, сестра, погляди – с утра
Бедный Том не ел ни крошки.

Песня безумной Мадлен
Зовусь я дурочкой Мадлен, все подают мне корки;
Хожу босой, чтобы росой не замочить опорки.

Том от меня был без ума, а я была упряма;
Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?

С тех пор сама свихнулась я, нет повести нелепей;
И плеткой стали бить меня, и заковала в цепи.

Том от меня был без ума, а я была упряма;
Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?

Я этой палкой бью волков, когда гуляю лесом,
Баловников сую в мешок и продаю их бесам.

Том от меня был без ума, а я была упряма;
Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?

В рожке моем таится гром, великая в нем сила,
А юбку я на небесах из радуги скроила.

Том от меня был без ума, а я была упряма;
Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?

О душеспасительной пользе табачного курения
Сия Индийская Трава
Цвела, пока была жива;
Вчера ты жил, а завтра сгнил;
Кури табак и думай.

Взирай на дым, идущий ввысь,
И тщетности земной дивись;
Мир с красотой – лишь дым пустой;
Кури табак и думай.

Когда же трубка изнутри
Грязна содеется, смотри:
Так в душах всех копится грех;
Кури табак и думай.

Когда же злак сгорит дотла,
Останется одна зола:
Что наша плоть? – золы щепоть;
Кури табак и думай.

Похвала
Ха-ха-ха-ха! Гляди скорей –
Ну кто бы думать мог!
Любой баран из-за морей
Для нас – единорог.

Давай, давай! Гордыни зуд
Щекочет похвала:
Гусыню лебедем зовут
И скакуном – осла.

Ура, ура! Таков урок –
Приврать у нас не грех;
Кто кучера похвалит впрок,
Тот едет лучше всех.


Джон Гей
Джон Гей
Новая песня с новыми сравнениями
Увы, напрасно я стремлюсь
Унять любовь свою,
Как Заяц Мартовский, бешусь
И, как Лудильщик, пью.

За кружкой кружку пью, пока
Не хлынет Хмель из глаз;
Тоска моя, как Хрен горька,
Все горше, что ни час.

О, если б Молли свой каприз
Могла забыть, прозрев! –
Я бы, как Шишка, сверху вниз
Смотрел на прочих Дев.

Но без надежды дни идут,
Как хмурые Волы;
Я бледен стал, как Тень, и худ,
Как палка от Метлы.

Был, как Огурчик, я казист,
Как Петушок, пригож;
А стал я гнил, как палый Лист,
Уныл, как медный Грош.

Как Сыч, стенаю я всю ночь,
Но Молли все равно:
Она меня прогнала прочь
И дрыхнет, как Бревно.
Пока я сохну, как Сучок,
Т кисну, как Кисель,
Она стрекочет, как Сверчок,
И прыскает, как Эль.

Как Пчелка, вьется Купидон
Вокруг её красот;
Всяк на погибель обречен,
Кто близ неё пройдет.

Увы! Земли недолгий Гость,
Я сохну, как Сугроб;
Она меня, как в стенку Гвоздь,
Загонит скоро в гроб.

Её уста горят, как Мак,
Взор колет, как Игла;
Её улыбка, как Пятак
Серебряный, светла.

Её румяная щека
Туга, как Барабан,
Грудь, как подушка, высока,
Как рюмка, строен стан.

Она разумна, как Сова,
Скромна, как Лань в лесах,
Как Блошка быстрая резва,
В увертках и прыжках.

И скажет всякий, кто тайком
С ней обнимался вхруст,
Что слаще Каши с Молоком
Лобзанье этих уст.

Я помню, как её лицо
Сближалося с моим –
Я весь был полон, как Яйцо,
Блаженством неземным.

Как Черепаха, был я глуп:
Я думал, что она
В любви своей тверда, как Дуб,
Как Азбука, верна.

Что крепко, как Репей с Репьем,
Мы сцеплены вдвоем
И, словно Две Ноги, пойдем
Вперед одним путем.

И вот – одна нога ушла,
И я стою, как Пень,
Раздавленный, как Камбала,
Печальный, как Олень.

Покинутый, как Мухомор,
Задумчивый, как Слон,
Усохший, как Треска, с тех пор,
Как с Молли разлучен.

Она еще вздохнет, как Штык,
О незабвенных днях,
Когда, как сломленный Тростник,
Я буду втоптан в прах.

Эдвард Лир
Эдвард Лир
Дядя Арли
Помню, помню дядю Арли
С голубым сачком из марли:
Образ долговяз и худ,
На носу сверчок зеленый,
Взгляд печально-отрешенный –
Словно знак определенный,
Что ему ботинки жмут.

С пылкой юности, бывало,
По холмам Тинискурала
Он бродил в закатный час,
Воздевая руки страстно,
Распевая громогласно:
"Солнце, солнце, ты прекрасно!
Не скрывайся прочь от нас!"

Точно древний персианин,
Он скитался, дик и странен,
Изнывая от тоски:
Грохоча и завывая,
Знания распространяя
И – попутно – продавая
От мигрени порошки.

Как-то, на тропе случайной,
Он нашел билет трамвайный,
Подобрать его хотел:
Вдруг из зарослей бурьяна
Словно месяц из тумана,
Выскочил Сверчок нежданно
И на нос к нему взлетел!

Укрепился – и ни с места,
Только свиристит с насеста
Днем и ночью: я, мол, тут!
Песенке Сверчка внимая,
Дядя шел не уставая,
Даже как бы забывая,
Что ему ботинки жмут.

И дошел он, в самом деле,
До Скалистой Цитадели,
Там, под дубом вековым,
Он скончал свой подвиг тайный:
И его билет трамвайный,
И Сверчок необычайный
Только там расстались с ним.

Так он умер, дядя Арли,
С голубым сачком из марли,
Где обрыв над бездной крут;
Там его и закопали
И на камне написали,
Что ему ботинки жали,
Но теперь уже не жмут.

Ричард Яго
Ричард Яго
Подражание монологу Гамлета
Печатать или нет – вот в чем вопрос;
Что благородней – запереть в сундук
Ростки и россыпи своих фантазий
Иль, набело листки переписав,
Отдать печатнику? Издать, издаться –
И знать, что этим обрываешь цепь
Бессонниц, колебаний и терзаний
Честолюбивых… как такой развязки
Не жаждать? Напечатать – и стоять,
Сверкая корешком, бок о бок с Поупом!
Иль, может, покрываться паутиной
Средь стихоплетов нудных? –
Вот в чем трудность!
Какой судьбе ты будешь обречен,
Когда в безгласный томик обратишься?
Вот в чем загвоздка. Вот что заставляет
Поэта колебаться столько лет.
Иначе кто бы вынес прозябанье
В глухой безвестности, мечты о славе,
Зуд авторства – и, более всего,
Друзей своих обидные успехи,
Когда так просто сводит все концы
Станок печатный? Кто бы плелся с ношей,
Под бременем ума изнемогая,
Когда б не страх пред высотой Парнасской –
Страной, откуда мало кто вернулся
С венком лавровым, - воли не смущал,
Внушая нам, что лучше жить безвестно,
Чем сделаться посмешищем для всех.
Так критики нас обращают в трусов,
И так румянец свеженьких поэм
Хиреет в груде ветхих манускриптов,
И стихотворцы, полные огня,
Высоких замыслов и вдохновенья,
Робея пред издательским порогом,
Теряют имя авторов…

Ч. С. Кэлверли
Ч. С. Кэлверли
Баллада
Часть I
Старуха вязала чулок у огня
(Масло, сыр и фунт ветчины),
Чулок этот делался день ото дня
Все большей и большей величины.

Дудел пастушок на зеленом холме
(Масло, сыр и фунт ветчины),
Овечка печально проблеяла «ме-е-е»,
Слетела ворона с высокой сосны.

Крестьянин кругами ходил по двору
(Масло, сыр и фунт ветчины),
Он малость вчера перебрал на пиру –
Такие детали в балладе важны.

Крестьянская дочка глядела в окно
(Масло, сыр и фунт ветчины),
Глаза её были пьяней. Чем вино,
Она починяла папаше штаны.

Глаза её были бездонней, чем пруд
(Масло, сыр и фунт ветчины),
Приблизься – презреньем тебя обольют,
Как коршуны, дики, как лед, холодны.

Часть II
На щечках девы румянец горел
(Масло, сыр и фунт ветчины),
Рожок на холме все дудел и дудел,
Дудел и дудел, а она хоть бы хны.

На щечках девы румянец сиял
(Масло, сыр и фунт ветчины),
Рожок на холме все играл и играл,
Ушам навевая чудесные сны.

Вечерний закат запылал над холмом
(Масло, сыр и фунт ветчины),
И дева ушла за своим пастушком
Туда, где в тумане хрустят кочаны.

Овечка, вздохнув, поскакала за ней
(Масло, сыр и фунт ветчины),
Другие баллады бывают длинней,
А эта – умеренной велиины.

Шерли Брукс
Шерли Брукс
И все такое прочее (подражание Бернсу)
О честной бедности трубить
Похвально и все прочее;
Но веселей богатым быть,
Имеет доход и прочее!

При всем при том,
При всем при том,
Назло дурацкой брани
Остаться можно добряком
И с кошельком в кармане.

Да, можно есть бифштекс с яйцом
И запивать его винцом,
Носить часы и прочее,
И быть при том не подлецом,
Не трутнем и все прочее.

При всем при том,
При всем при том,
Хоть для иных и спорно,
Но с чистым быть воротником
Нисколько не зазорно.

Вот этот враль и горлохват
Клеймит всех богачей подряд,
Грозится и все прочее.
Толпа кричит ему: «Виват!»
На всякий чих и прочее.

При всем при том,
При всем при том,
Пусть он в припадке бьется –
Тот, кто живет своим умом,
Над дураком смеется.

Король – он может вознести
И в рыцари произвести,
Дать орден и все прочее;
Недурно, если честь в чести,
Заслуги и все прочее.

При всем при том,
При всем при том,
Как на него не тявкай,
Но слон останется слоном,
А злопыхатель – шавкой.

Помолимся же напослед,
Чтоб сгинул пустозвонства бред,
Как зависть и все прочее;
Да будет здравый смысл воспет
Превыше, чем все прочее.

И я скажу,
Как на духу:
Будь нищий или придворный,
Но тот, кто мелет чепуху,
Тот олух самый вздорный!

Мудрец на кладбище
Мудрец на кладбище

Эпитафия на могиле в Челтенхэме
От челтенхэмских минеральных вод
Не исцелился я – наоборот.
А стал бы эпсомские воды пить –
Пошел бы на поправку, может быть.

Эпитафия красотке
Ну, что сказать над гробовою урной?
Вальсировала девушка недурно.

Эпитафия гемпширскому гренадеру
Здесь гренадер-гвардеец погребен:
Разгорячившись, выпил пива он.
Солдаты! Чтоб остаться в ротном списке,
Разгорячившись, пейте только виски.

Эпитафия жене
Вот здесь лежит моя жена
Под гробовой доской.
Да обретет покой она,
Как я обрел покой.

Хилэр Беллок
Хилэр Беллок
Лягушка
Всегда отменно вежлив будь
С лягушечкою кроткой,
Не называй её отнюдь
«Уродкой-бегемоткой»,

Ни «плюхом-брюхом-в-глухомань»,
Ни «квинтер-финтер-жабой»;
Насмешкой чувств её не рань,
Души не окарябай.

Но пониманием согрей,
Раскрой ей сердце шире –
Ведь для того, кто верен ей,
Нет друга преданней, нежней
И благородней в мире!

Гилберт Кит Честертон
Гилберт Кит Честертон
Единение философа с природой
Люблю я в небе крошек-звезд
Веселую возню;
Равно и Солнце, и Луну
Я высоко ценю.

Ко мне являются на чай
Деревья и Закат;
И Ниагарский у меня
Ночует водопад.

Лев подтвердить со мною рад
Исконное родство
И разрешает Левой звать
По-дружески его.

Гиппопотам спешит в слезах
Припасть ко мне на грудь.
"Крепись, дружище, -- я твержу, --
Что было -- не вернуть!"

Порой, гуляя между скал,
Встречаю я Свинью --
С улыбкой грустной и смешной,
Похожей на мою.

Гусь на меня косит зрачком,
Точь-в-точь, как я, глазаст.
Слон позаимствовал мой нос
И вряд ли уж отдаст.

Я знаю тайный сон Земли,
Преданье Червяка;
И дальний Зов, и первый Грех --
Легенды и века.

Мне мил не меньше, чем Жираф,
Проныра Кашалот,
Нет для меня дурных зверей
И нет плохих погод.

Люблю я в поле загорать;
А если дождь и гром,
Неплохо и на Бейкер-стрит
Сидеть под фонарем.

Зову я снег! -- но если вдруг
Увесистый снежок,
С какого неба он упал --
Ребятам невдомек.

Зову я морось и туман:
Меня не огорчит,
Что кончик носа моего
В дали туманной скрыт.

Скорей сюда, огонь и гром.
И дождь, и снег, и мрак:
Сфотографируемся все
В обнимочку - вот так!

Баллада журналистская
Средь вечных льдов, где царствует Борей,
И в сумерках саванн, под вой шакала,
На островах тропических морей
Среди скучающего персонала,
Куда б нога британца ни ступала,—
В хибаре сельской и во храме муз,
Под сводами таверны и вокзала
Читают «Иллюстрейтед Лондон Ньюс».

Так с незапамятных ведется дней:
Еще Бенгалия не восставала,
Еще не вышел в Ротшильды еврей
И Патти на театре не блистала,
А уж почтенный предок наш, бывало,
Закурит трубку да закрутит ус
И, погружаясь в новости Непала,
Читает «Иллюстрейтед Лондон Ньюс».

Так что же я сижу как дуралей
И жду, ворочая мозгами вяло?
Ведь мне необходимо поскорей
Еще одну заметку для журнала
Придумать. За задержку матерьяла
Меня уволят — вот какой конфуз!
А там найдут другого зубоскала
Писать для «Иллюстрейтед Лондон Ньюс».

ПОСЫЛКА
Принц! Если вдруг хандра на вас напала,
Бегите в кресло от пустых обуз
И, запалив «гавану» для начала,
Читайте «Иллюстрейтед Лондон Ньюс»!

Песня эскимосов
Слыхали ли вы, как поют эскимосы?
Я все б разрешил роковые вопросы,
Когда бы будила меня по утрам
Их звонкая песня: «тирьям-тириям!» -

Когда бы их стайки, скача по лужайке,
Открыли мне тайны земли без утайки,
Я стал бы мудрей и счастливей (клянусь),
Чем в тундре рожденный арктический гусь.

Слыхали ли вы, как поют эскимосы,
Бесстрашно шагая сквозь льды и торосы,
Подобно пингвину, навстречу ветрам
Летящего с песней: «тирьям-тириям»?

О, если б вы знали, как в полночь глухую
Они вакханальствуют напропалую
При свете созвездий всю ночь напролет
(А ночка там длится без малого год)!

О, если б вы слышали их серенады
Венере в мехах, что, дрожа от прохлады,
Внимает, как ей эскимосик поет
Про ручку, как снег, и сердечко, как лед!

Господь, сохрани этот малый и милый
Народ, что живет на равнине остылой
И в маленьких иглу иглой костяной
Шьет шкуры, внимая пурге за стеной.

О, сколько приятный сидеть в их вигваме,
Чем сызнова слушать по полной программе,
Как уши терзает Эстрадный Кумир
И главный Премьер проповедует мир,

Как миллионер на служанке женился,
И в Африке Змей двухголовый родился,
Какая построена в Кёльне тюрьма,
И сколько людей посходило с ума,

Кого застрелили во время банкета,
Как пятна сводить винегрета с вельвета,
И был ли Бандиту суров приговор…
О если б навеки забыть этот вздор –

И только смотреть, как сверкают торосы,
И слушать, как песню поют эскимосы.
(с) Перевод всех стихов
Г. Кружкова

запись создана: 12.04.2009 в 18:32